Татьяна Прохорова
Интервью с якутской переводчицей Саргыланой Леонтьевой
Велика Россия. Между Москвой и Якутией разница во времени составляет ни больше ни меньше шесть часов. Приводимый ниже разговор с якутской переводчицей Саргыланой Леонтьевой происходил спустя неделю после начала переводческой консультации в Москве, и было удивительно услышать, что она так и продолжает вставать каждое утро в четыре часа (в десять по родному часовому поясу), в то время как ложиться после трудового дня и неизбежных хозяйственных хлопот ей приходится по-московски. Вот так и спала Саргылана по пять часов в сутки, чтобы, вернувшись домой, сразу приступить к работе и не тратить времени на привыкание, а уговорить ее отдохнуть не представлялось возможным — слишком она болеет за дело, за переводческий проект, которому посвятила всю жизнь.
Конечно, самое яркое различие между Центральным регионом и Республикой Саха не во времени, а в климате. Спросить первого попавшегося человека в Москве, что он знает о Якутии, и, конечно же, услышим в ответ, что там очень холодно. Но мало кто знает, что лето в Якутии бывает по-настоящему жарким, хоть и коротким. Почти каждый год наступает время, когда температура поднимается до +38, и тогда вспыхивает тайга. Лесные пожары — настоящий бич этих мест. А в зимний период действительно холода такие, что люди страдают обморожениями вплоть до ампутации конечностей. Несколько лет назад беда пришла и в семью Саргыланы. Ее родной племянник, в то время маленький мальчик, чуть не лишился пальца на правой руке. Через многие препятствия его с отморожением успели-таки доставить в районную больницу за много километров от дома. Врачи не давали благоприятного прогноза, но согласились пару дней подождать с ампутацией. Столько людей молилось за мальчика в те дни, и чудо произошло: докторам удалось сохранить ему пальчик. «Если бы его ампутировали, ему бы это всю жизнь испортило, — поясняет Саргылана, — ведь чаще всего отморожения случаются у пьяных, и все бы думали о нем как об алкоголике!»
Саргылана не любит рассказывать о самой себе, но когда речь заходит о ее родном языке, она становится очень красноречивой и щедро делится секретами профессионального мастерства. Оказывается, чтобы переводить, ей нужно уезжать из города: «Дело в том, что в городе люди говорят, в основном, на русском, а если и на якутском — то на упрощенном. А там, в деревне Вилюйского улуса, самый нетронутый, самый богатый якутский язык, который лег и в основу литературного. А какая там тишина! В городе мой язык становится корявым, он как бы деревенеет, а в деревню приезжаешь — словно в живую воду окунаешься, и раскрепощается язык. Начинаешь говорить, как простые люди говорят. Я в поисках нужного термина часто консультируюсь с простыми людьми самых разных профессий: охотниками, кузнецами, ювелирами. Однажды, во время апробации “Песни песней”, был смешной случай. Там в тексте упоминается газель и молодой олень. Я нашла термин для олененка, буквально “детеныш газели”, но я не очень понимала, насколько это слово употребимо и понятно. Я спрашивала у разных людей и решила заодно спросить у своего брата, подойдет ли этот термин. Он говорит: «А почему нет? Все именно так и говорят!». Я очень удивилась: «Неужели все говорят?» — «Ну, конечно! Все люди так и говорят: детеныш газели!». Я переспрашиваю: «Но у нас же нет ни газелей, ни детенышей газели — с чего вдруг люди говорят о них?». — «Ну, у нас тут в деревне нет пока газелей, а в Вилюйске их уже видели, и я сам видел детенышей газели уже раза три. С недавних пор они там появились». Мне настолько странно было его слушать, потому что я не могла представить себе, откуда в холодной Якутии, даже в условиях потепления климата, могут появиться южные газели… Мне показалось, что брат хочет подшутить надо мной. Я спросила: «Ну, и как этот детеныш газели выглядит?». А он отвечает: «Он поменьше газели будет, но на больших колесах». Тут только до меня дошло, что я-то спрашиваю его про животное, а он отвечает мне про машину “газель”. Вот как порой апробация важна!
Я не сразу делаю письменный перевод на бумаге, я сперва проговариваю текст устно, — продолжает Саргылана. Хочется, чтобы с самого начала язык перевода был гибкий. А иногда, когда переводишь слово в слово, он бывает такой правильный, но… это не якутский. Неживой это язык. Живой — это когда звучат идиомы, когда язык не угловатый, а мягкий! Якуты — народ музыкальный, и очень важны аллитерация, созвучия. Иногда, когда я сама себе читаю текст и спотыкаюсь, это говорит мне о том, что мой перевод не гладкий. А уж когда кто придет в дом, я тотчас того поймаю, и начинаю ему читать. Ведь мы в деревне все друг друга знаем! Люди старшего поколения сразу улавливают, что не так, что можно улучшить. Как-то раз к нам зашел мой бывший одноклассник, лучший механик на деревне. Жизнь у него не сложилась: сгорел дом, и он живет по друзьям, помогая им в хозяйстве. Простой человек, если кто его обидит — зла ни на кого не держит. Но как же он говорит! На таком якутском языке, что писателям бы за ним ходить записывать! И я всё просила его: «Говори еще! Говори еще!» Настолько его речь красивая, «богатая». В городе так и сказать не умеют: там говорят правильно, но сухо. В переводных текстах тоже всегда бывает какой-то чужой, отталкивающий налет. А я для себя вижу читателя Библии необязательно как воцерковленного христианина, но вот как такого простого якута, который хорошо знает свой язык».
Конечно, тут же возник встречный вопрос: а станут ли вот эти простые люди: механики, кузнецы, охотники, которых Саргылана рассматривает как потенциальных читателей Библии, вообще читать книги? Хотя бы в том же Вилюйском улусе? Оказалось, что да, простые деревенские люди в Якутии любят читать! «Человек, о котором я только что рассказала, — один из самых читающих, и в целом у нас в деревне люди читают, — поведала Саргылана. — Старшее поколение всё очень читающее, а вот дети уже отходят от чтения, больше к компьютерам тянутся. К сожалению, это касается и моих племянников… Я не видела их сидящими за книгой, хотя учатся они хорошо». Я поинтересовалась, не пробовала ли Саргылана предложить племянникам почитать ее собственные библейские переводы, хотя и не надеялась, что эта мысль ее особенно вдохновит, ведь если уж дети забросили обычную детскую литературу, увлекательную, приключенческую, что толку надеяться, что они возьмутся за Библию? И я была посрамлена в своем сомнении, а лицо Саргыланы просветлело от внезапного воспоминания.
«А ведь да! — улыбнулась она. — Мой племянник, тот самый, который чуть руку не отморозил, чудом его спасли, ему сейчас 14, — так он “Библию для детей” читает. Был даже такой случай: его отец работает охранником, и однажды у них на работе человек умер, а по нашему обычаю, когда человека уже похоронили, нужно провести ночь там, где он умер. И вот, мой брат пошел туда и сына своего, моего племянника, с собой взял. Нужно было всю ночь бодрствовать при включенном свете, а брату здоровье не позволяет совсем не спать. Потому он и взял на ночное бдение сына, а мальчик прихватил с собой “Библию для детей”. И вот ведь, даже бессонной ночью ее читал! Так его с книгой в руках не увидишь — ну, с другими книгами, — а “Библию для детей”, мой брат говорит, он вообще всюду таскает с собой. Мне было очень радостно это слышать!»
Информационный бюллетень "Новости библейского перевода" №2(47), 2018 г.