А. Десницкий
Что для христианина может быть незыблемее Священного Писания? Его текст не изменялся много веков. Но в течение веков менялись способы обращения верующего, а точнее сказать, в любой момент времени бывали неодинаковыми, хотя сама Библия никогда не утрачивала центрального места в жизни христианских и иудейских общин.
Изучая текст, мы не можем забывать о контексте. А сегодня Писание, хотим мы того или нет, ставится в несколько иной контекст, чем прежде. Не меняется Писание, не меняются задачи христианского делания, но все стремительнее меняется мир, в котором мы живем. А значит, могут и должны изменятся формы нашего поведения, нашего бытия в этом мире.
Два подхода к священному тексту
Средневековые издания Библии, в особенности еврейские, часто выглядели так: в центре помещен текст самого Писания, а вокруг него – несколько слоев толкований и комментариев. Подобным образом выстроено и богослужение: оно соткано из библейских цитат и образов, которые начинают жить своей жизнью, вне своего изначального контекста. Можно вспомнить и о таком гимнографическом жанре, как канон: все девять его песней основаны на библейских сюжетах, но говорят они о чем угодно, только не о самих этих сюжетах. Поэтому самым распространенным, самым необходимым видом библейских изданий в Средневековье были издания богослужебные, предназначенные для чтения в Церкви. На втором месте по распространенности стояли толковые издания книг Библии, в которых текст сопровождался святоотеческими комментариями. А простые «четьи» Евангелия, которые христианин брал в руки и читал как обычную книгу, встречались реже всего.
Лютеровский принцип «Sola Scriptura», краеугольный камень протестантизма, согласно которому только Писание может быть источником вероучения, был реакцией на искажения в церковной жизни, в защиту которых всегда находились отдельные цитаты из Отцов или давних соборных определений. Лютер, по-видимому, не призывал вовсе отказаться от Предания; изначально он лишь хотел выстроить определенную иерархию ценностей, при которой никакой набор цитат не мог бы опровергнуть ясных слов Писания. Изначальный пафос реформаторов – «не заслоняйте прямую заповедь Писания преданиями старцев!» – почерпнут из Евангелия, а значит, близок всякому христианину. Но если Писание вынимается из контекста Предания, значит, оно должно стать исчерпывающе понятным само по себе, без каких-либо дополнительных разъяснений. Для того чтобы из Писания выводить ясную, непротиворечивую и однозначную систему вероучительных догматов, сам корпус текстов Писания должен быть приведен в соответствующее состояние.
Но возможно ли это? К.С. Льюис в свое время писал1 , что главному богослову Нового Завета апостолу Павлу промыслительно не был дан дар систематичности, чтобы мертвая схема не подменила собой Жизни. Но в изложении профессоров систематического богословия Павел становится одним из них самих. Неудивительно, что в разных школах за основу берутся разные грани Павлова богословия, и, в результате, получается множество несовместимых друг с другом схем. К.С. Льюис приводил удивительный пример – Филиппийцам 2:12-13: «Итак, возлюбленные мои … со страхом и трепетом совершайте свое спасение, потому что Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению» (К.С. Льюис. Письма к Малкольму // К.С. Льюис. Собрание сочинений. М. Т. 8). Если взять первую часть этого выражения, получится, что человек спасается сам, своими усилиями (крайнее пелагианство); если взять вторую – получится, что человек лишь игрушка в руках Бога, Который Сам выбирает, спасти его или нет (крайний кальвинизм). Но Павел соединяет эти две крайности, умеряя одну другой и оставляя читателю решать – как именно сочетать их. Так возникает пространство интерпретации, и, разумеется, разные богословские школы осваивают это пространство по-разному.
Итак, мы видим два способа восприятия Писания, которые во многих отношениях противоположны друг другу. Упрощенно их можно описать как две модели. Первая модель, ориентированная прежде всего на мифологическое мышление (в этом термине нет ничего уничижительного!), была характерна для Средних веков. Ее можно условно назвать символической: Библия есть прежде всего сокровищница идей, образов, понятий, к которой верующий обычно обращается не напрямую, а через церковное Предание. Дословное значение библейского текста не так уж и важно, гораздо важнее – способность этого слова стать символом, иконой, окном в вечность здесь и сейчас. Именно такое отношение к Библии встречаем мы у великих богословов первых веков: Оригена, Каппадокийских святителей, Иоанна Златоуста. Но корни его – уже в Евангелии, где ветхозаветные пророчества истолковывались в их приложении к совершенно иной ситуации – так, слова пророка о рождении младенца Еммануила прилагаются к рождению Иисуса (Матфей 1:23). Формально два имени не совпадают, но совпадает их смысл – «с нами Бог» и «спаситель Господь».
Вторую модель можно назвать догматической, и она характерна для Нового времени с его ориентацией на научное мышление. Согласно ей, Библия есть прежде всего собрание вероучительных истин, к которому верующий приступает как богослов, ищущий однозначных ответов на ключевые вопросы бытия, прямого руководства для повседневной жизни. Здесь, напротив, любая многозначность, недосказанность, любое буквальное несовпадение – недостаток, от которого надо избавляться, выискивая с помощью проверенных методик изначальное, самое точное значение текста. Этот подход был востребован богословами Реформации и широко развился в протестантизме, однако и он коренится в Библии, и он знаком Отцам. Когда апостол Павел цитировал слова Бытия “Поверил Авраам Богу, и это вменилось ему в праведность” (Римлянам 4:3), он оперировал не аллегориями, но терминами, и скрупулезно разбирал, как относятся друг к другу два этих понятия, вера и праведность, каково их точное содержание и значение.
Две модели дополняют друг друга; проблемы возникают лишь там, где одна начинает вытеснять другую. Еще на заре христианства спорили между собой александрийская и антиохийская школы толкователей Священного Писания. Первая стремилась интерпретировать все эпизоды Библии аллегорически, видя в них указание на духовные сущности, тогда как вторая отдавала предпочтение историческому методу и воспринимала библейские повествования прежде всего как описание реально происходивших событий. На заре Средневековья безусловную победу одержали александрийцы: сегодня едва ли кто может вспомнить толкователей-антиохийцев, тогда как аллегория и родственная ей типология стали осноывными методами святоотеческой экзегезы.
Но маятник имеет свойство раскачиваться, и в новое время библеистика как научная дисциплина решительно отказалась от аллегорического метода. Напротив, она взяла на вооружение исторический подход. В девятнадцатом веке, да и в начале двадцатого, библеисты видели свою задачу в возможно более точном и полном описании событий, произошедших в Палестине и окрестных странах много веков назад. Сама Библия становилась в их глазах прежде всего, если не исключительно, источником по истории Израиля.
Попутно стоить отметить, что для обоих подходов, символического и догматического, особой ценностью обладает перевод Библии, максимально близкий к дословному. Если ценнее всего образы и символы, то утрата даже внешнего облика слова может обесценить перевод; если важны точные догматические формулировки, то любое их изменение может привести к искажению богословской системы. Но только ли два подхода возможны?
Сегодняшний читатель и Библия
Что происходит сегодня, когда человек открывает Библию? Каков он, сегодняшний христианин, или, может быть, ищущий человек, который хочет познакомиться с этой великой Книгой? Куда обращается он в поисках информации, как воспринимает ее?
Современный человек стал не только читать, но и смотреть телевизор, гулять по интернету, получать электронные письма, голосовые и текстовые сообщения на мобильный телефон. Информационная революция меняет отношение человека к тексту, приучает его к лозунгу «customize information»: выбирай то, что тебе по вкусу, в той форме, которая тебе удобна и приятна.
Влияет ли все это на восприятие нашим читателем Библии? Может быть и не должно влиять, но влияет. Возникает и растет спрос на увлекательную, актуальную, художественную форму представления библейского материала. Расширяется специфический сектор библейского рынка, где потребителю предлагаются максимально понятные переводы Библии, часто в облегченной форме. Западные христианские организации осуществляют такие проекты, как, например, перевод Нового Завета на упрощенный английский и французский языки для эмигрантов, которые в недостаточной мере овладели языком своей новой родины, и для тех, кто в силу необразованности или умственной отсталости не способен читать полноценный текст.
Профанация, подделка? Иногда именно так, но не будем торопиться с приговором. Ушедший двадцатый век подарил миру среди прочих достижений такое чудо, как детская литература, в том числе и христианская, и сегодня существует уже немало вариантов библейских пересказов для детей. Их охотно читают и взрослые, которым не по силам сразу приступить к оригинальному тексту. Самое широкое распространение в России получила «Библия для детей» ИПБ в яркой голубой обложке. Она была издана на 31 языке общим тиражом около 8 миллионов экземпляров и сегодня распространяется по благословению Святейшего Патриарха Алексия II. Следовательно, ни читатель, ни церковная власть не видят в упрощенном пересказе библейского текста ничего дурного. Только необходимо отделять такие формы от Библии в собственном смысле слова, не называя пересказ Священным Писанием.
Другое знаменитое издание ИПБ – репринт дореволюционной Толковой Библии под редакцией Лопухина, вышедший в 1988 году. Одно издание – «упрощенная» Библия, другое – «усложненная», дополненная богословскими комментариями. Но обе предназначены для самостоятельного домашнего чтения. Ведь именно так обычно и знакомится современный человек с Библией.
Некогда изучение Писания проходило в рамках церковных учреждений. Сегодня читатель Священного Писания чаще всего остается с ним наедине, даже если сам он – ревностный христианин. Чтение Библии может и должно становится сегодня каналом распространения Благой Вести. Люди могут с недоверием относиться к Церкви, особенно если их первый опыт знакомства с ней оказался не слишком-то удачным, но в Библии они видят если не божественное Откровение, то по крайней мере великую книгу человечества.
Итак, наши современники привыкли читать литературу. А можем ли мы сказать, что Библия – тоже литература? Да, разумеется, хотя мы помним, что Библия – это гораздо больше, чем литературное произведение или памятник культуры. Полезно бывает напомнить, что Христос – не только воплотившийся Бог, но и совершенный Человек, сын плотника и житель Назарета, и мы не погрешим, если скажем об этом. Точно так же мы не погрешим, если покажем современному читателю, что Псалтирь, помимо всего прочего, – прекрасный поэтический сборник, а книги Царств – занимательная историческая хроника.
Библия как литература?
Итак, сегодня все шире распространяется и третья модель отношения к библейскому тексту, хотя и две прежние, о которых мы говорили выше, никуда не исчезли и едва ли могут исчезнуть. Условно эту модель можно назвать текстуальным подходом – Библия есть прежде всего текст, который может и должен быть прочитан, подобно прочим текстам, в своей целостности и полноте. Для такого подхода особой ценностью обладает перевод художественный, призванный передать не только «букву» текста и его «дух», но и его красоту, его душу. Такому переводу читатель может радоваться просто как красивому и звучному тексту на его родном языке. А если этого не произойдет, мы рискуем потерять его внимание прежде, чем он что-то поймет в этой книге.
Итак, современная библеистика все больше внимания обращает на текст как таковой. Все дальше отходит она от былых споров между фундаменталистами, настаивавшими на однозначно-дословном истолковании каждого слова, и либеральными теологами, стремившимися отбросить это слово в поисках реконструируемого исторического факта. Библеисты все более проникаются той идеей, что сама попытка установить раз и навсегда однозначное соотношение между словом и фактом по сути бесплодна и методологически ошибочна, что задача ученого – исследовать текст в его целостности и полноте.
Литературный анализ Библии и, соответственно, литературный ее перевод можно было бы назвать новыми методами, если бы сам подход не состоял в применении к Библии стандартных методов, хорошо всем знакомых и доказавших свою эффективность. Вот как определил это направление один из наиболее убежденных его сторонников, Р. Олтер: «Под литературным анализом я имею в виду тщательное и всестороннее изучение языка в его художественном употреблении. Сюда относятся комбинации идей, условности, настрой, звучание, образность, синтаксис, нарративные стратегии, композиция и многое другое; иными словами, речь идет о наборе исследовательских приемов, с помощью которых изучалась поэзия Данте, пьесы Шекспира и романы Толстого » (R. Alter. The Art of Biblical Narrative. N-Y., 1981. P. 12-13).
Иначе говоря, современный библеист утверждает: как ни относиться к Божественной стороне Библии, человеческая ее сторона прекрасна и достойна нашего внимания.
20.01.2004
Информационный бюллетень "Новости библейского перевода" №1(18), 2004 г.